— Недостает только, чтобы они заговорили, — сказал другой.
— Об этом лучше не сожалеть! — прибавил аптекарь, становившийся всегда демократом в минуты восторга.
И он был прав. Что бы было, если бы эти марионетки вдруг вздумали произнести несколько официальных речей!
— Хотелось бы мне знать, что заставляет их двигаться? — проговорил тогда булочник.
— Да кто же, как не черт! — заметил старый матрос.
— Конечно, черт! — закричали в один голос несколько убежденных матрон и торопливо перекрестились, глядя на священника, стоявшего в задумчивой позе.
— Да как же черт может поместиться в таком ящике? — заметил молодой приказчик, отличавшийся наивностью. — Ведь черт-то большой!
— Так он не внутри сидит, а где-нибудь тут, — сказала старая кумушка. — И показывает нам все представление.
— Нет, — ответил важно москательщик, — ведь вы сами знаете, что черт не умеет говорить по-ирландски!
Да, это одна из истин, в которых Педди вполне уверен. Торнпипп, несомненно, не был чертом, так как выражался на чистейшем ирландском наречии.
Однако, если здесь не было колдовства, то оставалось допустить, что все эти человечки двигались благодаря какому-нибудь внутреннему механизму. Но никто не видел, чтобы Торнпипп заводил пружину. В то же время была одна особенность, не ускользнувшая от внимания священника: как только движения замедлялись, сильный удар хлыста по ковру, покрывавшему низ тележки, приводил всех в прежнее оживление. Кому же предназначался удар хлыста, сопровождаемый всегда стоном?
Священнику захотелось узнать это, и он спросил у Торнпиппа:
— У вас в ящике, верно, собака?
Торнпипп посмотрел на него, нахмурившись, находя его вопрос лишним.
— Что там есть, то и есть! — ответил он. Это мое дело… И я не обязан никому объяснять…
— Положим, вы не обязаны, — заметил священник, — но мы-то имеем право предполагать, что собака приводит в действие механизм.
— Ну да, собака! — сказал угрюмо Торнпипп. — Собака во вращающейся клетке… и сколько я употребил времени и терпения, чтобы ее выдрессировать! А велика ли выгода? Мне, наверное, не дадут и половины того, что платят священнику за обедню!
В ту минуту, когда Торнпипп произносил эти слова, механизм вдруг остановился, к великому огорчению публики. Когда же Торнпипп хотел уже закрыть ящик, говоря, что представление окончено, к нему обратился вдруг аптекарь со словами:
— Не согласитесь ли вы дать еще одно представление?
— Нет, — ответил грубо Торнпипп, видя устремленные со всех сторон подозрительные взгляды.
— Даже если бы вам предложили за него два шиллинга?
— Ни за два, ни за три! — вскричал Торнпипп.
Оп теперь только и думал, как бы поскорее уйти, по публика вовсе не желала его отпускать. Однако по знаку хозяина собака собиралась уже тронуть тележку, когда вдруг из ящика раздался жалобный стоп, сопровождаемый рыданиями.
Торнпипп вне себя повторил уже не раз пущенное им в ход ругательство:
— Да замолчишь ли ты, собачий сын!
— Там вовсе не собака! — воскликнул священник, удерживая тележку.
— Собака! — упрямо ответил Торнпипп.
— Нет! Это ребенок!..
— Ребенок, ребенок! — закричали все.
Какая перемена произошла теперь в зрителях! Любопытство сменилось чувством сострадания, выразившимся довольно бурно. Как! Внутри ящика находился ребенок, которого били хлыстом, когда он выбивался из сил и не мог больше двигаться в клетке!..
— Ребенок, ребенок! — закричали еще энергичнее.
| 
