— Это моя вина, мадемуазель Мира, — сказал я. — Можно было бы приехать гораздо раньше, если бы я из Вены выехал на почтовых. Но мне хотелось познакомиться с Дунаем. Быть в Венгрии и не проехать по Дунаю — я полагаю, это все равно что побывать в Риме и не повидать папу. — Действительно, Дунай от Пресбурга до Белграда — наша венгерская река, — заметил доктор Родерих. — И ради него мы вас, так уж и быть, прощаем, — согласилась мадам Родерих. — В конце концов, вы здесь, с нами, мсье Видаль, и нет больше никакой задержки для счастья наших молодых. Мадам Родерих ласково поглядела при этом на Миру и Марка. А молодые люди, выражаясь вульгарно, пожирали друг друга глазами. Меня глубоко трогало это простое, бесхитростное семейное счастье. Я остался у Родерихов на весь день. Доктор уехал к пациентам, зато все остальные были дома. Мне показали все комнаты. Там было много изящных и ценных вещей — бронзы, серебра, посуды и безделушек. — Нужно мсье Видалю и башню показать, пусть он познакомится с нашей башней, — предложила Мира. — Ну еще бы, мадемуазель Мира! — засмеялся я. — Марк мне так много писал про эту башню, что я, сказать по правде, только ради нее и приехал в Рач. — Только уж вы идите туда одни, без меня, — сказала мадам Родерих. — Для меня это слишком высоко. — О мама! Ведь всего сто шестьдесят ступенек! — Для тебя это ничего не значит, а для матушки много, — сказал капитан Гаралан. — Ничего, мама, оставайся, мы придем к тебе в сад. Жди нас там. — Ну, в путь — к небесам! — вскричала Мира. Она помчалась впереди всех, и мы едва за ней поспевали. В две минуты мы поднялись на бельведер и вышли оттуда на балкон, с которого перед нами открылся чудный вид. На запад от нас расстилался город с пригородами; над городом возвышался Волькангский холм, увенчанный старинным замком, на котором развевался венгерский флаг. На юге протекал извилистый Дунай, по которому сновали бесчисленные лодки, а вдали синели горы Сербии. К северу раскинулась пушта — с полями, лугами, огородами, дачами и рощицами. Подальше были там и сям разбросаны крестьянские хутора с остроконечными голубятнями. Я был в восторге от этой великолепной панорамы. Мадемуазель Мира давала пояснения тому, что я видел. — Вот это, — говорила она мне, — аристократический квартал, с дворцами и богатыми особняками. Это квартал коммерческий — тут магазины и рынки. Не правда ли, как хорош наш Дунай здесь? Вот остров Свендор — зеленый, весь в цветах. Мой брат непременно должен побывать там с вами. — Не беспокойся, Мира, — сказал капитан Гаралан, — я не отстану от мсье Видаля до тех пор, пока не покажу ему в Раче все уголки. — А наши церкви! — продолжала мадемуазель Мира. — Да взгляните же вы на них, мсье Видаль, и на их колокольни! А какой у нас звон бывает, какой благовест! Вот вы услышите в воскресенье. А наша городская ратуша с ее величественным парадным подъездом, высокой крышей, громадными окнами и колокольней, густым басом отбивающей часы! — Завтра я ей нанесу визит, — сказал я. На бельведере мы пробыли довольно долго и спустились оттуда в сад, где нас дожидалась мадам Родерих. Обедал я в этот день за семейным столом и остался у Родерихов на весь вечер. Несколько раз Мира садилась за клавесин и, аккомпанируя себе, пела разные венгерские песни. Пела она превосходно, и голосок у нее был прелестный. Мы разошлись поздно. Марк проводил меня в гостиницу и спросил: — Ну что? Я преувеличил или нет? Видел ты когда-нибудь другую такую? — Другую такую! Да я и эту-то, думаю, не во сне ли уж вижу! — отвечал я. — Ах, Генрих, до чего я ее люблю! — Ничего нет удивительного. Будь иначе, я бы тебя и за брата не считал. Мы улеглись спать. Так прошел для нас этот счастливый, благополучный день. | 
