— Тем лучше, любезный Видаль; так вот вы и передайте ему мои поздравления и пожелания всего наилучшего. Только вот что… не знаю, не будет ли с моей стороны нескромностью сказать вам про одну вещь… — Про какую? — удивился я. — Не знаю, писал ли вам о ней ваш брат… Это было еще задолго до его приезда в Рач… За несколько месяцев… — Задолго до его приезда?.. Что же такое? — спросил я. — Мадемуазель Родерих… Наверное, дорогой Видаль, ваш брат об этом и не знает, раз он вам не писал. — Объясните, мой друг, на что вы, собственно, намекаете? Я не понимаю. — Кажется, перед тем за мадемуазель Родерих многие сватались и в особенности добивался ее руки один господин с видным положением и с именем. Так мне по крайней мере рассказывал тот будапештский офицер, которого я видел в посольстве. — Чем же кончилось сватовство этого господина? — Доктор Родерих ему отказал. — Раз отказал, так не о чем и говорить. Не может быть, чтобы об этом Марк не знал, и если он не упомянул мне о том ни разу в письмах, то, следовательно, не считает этого дела важным. — Вы совершенно правы, дорогой Видаль, но так как об этой истории все-таки довольно много говорили в Раче, то, мне кажется, вам было бы гораздо лучше узнать о ней теперь же, заранее, чем по приезде на место. — Это верно, — согласился я, — и вы отлично сделали, что мне ее рассказали. Скажите, этот случай действительно имел место? Или, может быть, это только сплетня? — Нет, это факт. — Во всяком случае, дело это конченое, и особенно беспокоиться о нем не стоит, — сказал я. Прощаясь, я все же задал еще вопрос: — Кстати, мой друг, ваш будапештский офицер называл фамилию отвергнутого жениха? — Называл. — Как же его зовут? — Вильгельм Шториц. — Боже мой! Шториц! Не сын ли он знаменитого химика или, вернее, алхимика? — Сын. — Имя громкое. Этот ученый сделал много знаменитых открытий. — Да, и немцы гордятся им с полным основанием. — Но ведь он сам уже умер? — Несколько лет, как умер. Но сын его жив, и мой будапештский друг аттестует его «беспокойным» человеком. — То есть, как беспокойным? Я не понимаю, мой друг, что это значит. — Я тоже не совсем понимаю. Кажется, мой собеседник хотел сказать, что Вильгельм Шториц непохож на других людей. — Что же, у него три руки или четыре ноги? — засмеялся я. — Или шесть чувств вместо пяти? — Не знаю, мне не объяснили, — засмеялся в ответ и мой собеседник. — Впрочем, я полагаю, этот эпитет относится не к физическому, а к нравственному облику Вильгельма Шторица. Советую вам все-таки его остерегаться. — Будем остерегаться, — отвечал я, — по крайней мере, до тех пор, пока Мира Родерих не сделается Мирой Видаль. Я пожал руку лейтенанту и ушел домой заканчивать сборы в путь. |