Пока также люди, как индейцы барэ, останутся барэ, появление этих огней на вершине горы Дундо будет считаться дурным предзнаменованием.
Пока марикитаросы останутся марикитаросами, это появление останется для них предзнаменованием счастливых событий.
Таким образом, эти два туземных племени совершенно по-разному относятся к пророческой горе. Но кто бы из них ни был прав, несомненно, соседство горы не принесло счастья деревне Эсмеральда.
Трудно было бы найти более приятное местоположение в прилегающих к Ориноко равнинах, — лучших и удобнейших пастбищ для скота, лучшего климата, который не знает крайностей тропического пояса. И, однако, Эсмеральда находилась в состоянии упадка и запустения. От старинного поселка, основанного испанскими колонистами, остались лишь развалины маленькой церкви и пять-шесть хижин, которые бывают населены только временно, в пору рыбной ловли и охоты.
Когда «Галлинетта» и «Морипга» прибыли сюда, они не встретили в порту ни одной лодки.
Кто же прогнал отсюда индейцев? Легионы комаров, которые делают местность необитаемой, мириады насекомых, которых не могли бы уничтожить все огни горы Дундо.
Пироги были так осаждены этими комарами, что даже предохранительные сетки оказались недостаточной защитой; пассажиры и гребцы получали такие укусы — даже племянник сержанта Мартьяля, которого дядюшка не смог на этот раз уберечь, — что Паршаль и Вальдес еще ночью отвалили от берега при помощи шестов в ожидании утреннего ветра.
Этот ветер начался только около шести часов утра, и два часа спустя пироги прошли устье Игуапо, одного из притоков правой стороны.
Жак Хелло также не думал обследовать Игуапо, как он не подумал этого сделать относительно Кунукунумы и Кассиквиара. Но Герман Патерн не сказал ему по этому поводу ни слова, даже в виде дружеской шутки.
К тому же у Жака Хелло не меньше, чем у сержанта Мартьяля, был другой предмет для беспокойства.
Как ни была сильна и энергична Жанна Кермор, которая до сих пор выносила все испытания, можно было опасаться, что она заболеет от местного климата. На поверхности болотистых низин здесь господствуют лихорадки, которых трудно избежать. Благодаря крепкому сложению Жак Хелло, Герман Патерн и сержант Мартьяль не поддались еще этой болезни. Оставался здоровым и экипаж пирог, привыкший к местному климату. Но молодая девушка испытывала уже несколько дней общее недомогание, серьезность которого была замечена.
Герман Патерн понял, что Жанна Кермор страдает лихорадкой. Ее силы падали, исчезал аппетит, и страшная слабость заставляла ее лежать в каюте целыми часами. Она старалась пересилить недомогание, крайне опечаленная мыслью, что ее болезнь создает ее спутникам новые беспокойства.
Оставалась, правда, надежда, что это нездоровье окажется лишь мимолетным. Может быть, диагноз Германа Патерна был ошибочен? Потом, принимая во внимание физическую выносливость Жанны, не явится ли для нее лучшим доктором крепкая натура, а лекарством — молодость?
Тем не менее Жак Хелло и его товарищи пустились в дальнейшее плавание крайне обеспокоенные.
На ночевку пироги остановились у устья Габиримы, притока с левой стороны. Здесь не оказалось никаких следов индейцев барэ, указанных Шаффаньоном. Сожалеть об этом не приходилось, так как две хижины, стоявшие у устья реки в то время, когда их посетил французский путешественник, были населены семьей убийц и грабителей, один из которых был прежний «кептэн» Эсмеральды. Остались ли они такими же негодяями или сделались с тех пор честными людьми — этот вопрос не поднимался. Во всяком случае, они перенесли свою деятельность в другое место. Таким образом, узнать что-нибудь о шайке Альфаниза здесь не удалось.
На следующее утро пироги пустились в дальнейшее плавание, снабженные олениной, морскими свинками и пекари, убитыми охотниками накануне. Погода стояла скверная. Временами шел проливной дождь. Жанна Кермор очень страдала от этого. Ее состояние не улучшалось. Лихорадка упорствовала, даже усиливалась, несмотря на все старания остановить ее.
Изгибы реки, ширина которой уменьшалась порой до 200 метров, при множестве рифов, не позволили пройти в этот день дальше острова Яно — последнего на пути лодок к верховьям.
На следующий день, 21 октября, некоторое затруднение плавание встретило на пороге, лежащем между тесными, высокими и крутыми берегами, и вечером «Мориша» и «Галлинетта» воспользовались попутным ветром и остановились у реки Падамо.
Лихорадка, мучившая молодую девушку, не проходила. Жанна все более и более слабела и не могла уже выходить из каюты.
Старый солдат стал жестоко упрекать себя за то, что согласился на это путешествие. Это была его вина! Но что делать? Как остановить припадки лихорадки и как помешать им начаться вновь? Даже допуская, что в аптеке «Мориши» и найдется лекарство, которое поможет на время, не благоразумнее ли вернуться? Увлекаемые течением пироги через несколько дней могли быть в Сан-Фернандо.
Жанна Кермор услышала, как сержант Мартьяль обсуждал этот вопрос с Жаком Хелло и, совершенно разбитая, слабым голосом сказала:
— Нет… нет!.. Не будем возвращаться в Сан-Фернандо… Я поеду до миссии… Я буду продолжать путешествие до тех пор, пока не найду моего отца… В Санта-Жуану!.. В Санта-Жуану!..
Сказав это, она от напряжения потеряла сознание.
Жак Хелло не знал, на что решиться: уступить настояниям сержанта Мартьяля — значило, пожалуй, вызвать у девушки роковой кризис, когда она убедится, что пирога спускается по реке. В общем, не лучше ли было, продолжив путешествие, добраться до Санта-Жуаны, где медицинская помощь так же обеспечена, как и в Сан-Фернандо?
Жак Хелло обратился к Герману Патерну.
— Неужели ты ничего не можешь сделать?! — воскликнул он полным отчаяния голосом. — Неужели ты не знаешь ни одного лекарства, которое могло бы прекратить лихорадку, от которой она умирает? Разве ты не видишь, что она тает с каждым днем?
Герман Патерн не знал, что ему отвечать, не знал, что еще предпринять. Хиной, которой в достаточном количестве была снабжена аптечка, не поможешь, хотя она и давалась Жанне в сильных дозах.
Когда сержант Мартьяль и Жак Хелло осаждали Патерна своими вопросами, обращались к нему со своими мольбами, он мог им ответить только:
— К несчастью, хина на нее не действует… Может быть, надо прибегнуть к каким-нибудь травам… к какой-либо древесной коре… Они должны найтись на этой территории. Но кто укажет их нам и как их достать?
Опрошенные по этому поводу, Вальдес и Паршаль подтвердили сказанное Германом Патерном. В Сан-Фернандо обыкновенно употребляют против лихорадки какое-то местное средство. Оно обладает специфическим свойством уничтожать эту лихорадку, от которой страдают в сухое время года как туземцы, так и иностранцы.
— Чаще всего, — подтвердил Вальдес, — употребляют кору чинкоры и особенно колорадито.
— Вы бы узнали эти растения? — спросил Жак Хелло.
— Нет, — ответил Вальдес. — Мы только лодочники, находимся постоянно на реке. Нужно бы обратиться к жителям льяносов, но их что-то ни одного не видно на берегах!
Герман Патерн знал, что действие колорадито очень благотворно в случаях лихорадки и что, без сомнения, больная поправилась бы, если бы могла принять настойку из этой коры. К сожалению, он, ботаник, не нашел еще этого растения в прибрежных саваннах.
Тем не менее вследствие категорического желания Жанны Кермор ее спутники решили продолжать путешествие без замедления.
Указанное средство, вероятно, можно было бы достать в Санта-Жуане. Но сколько времени надо было еще, чтобы пироги прошли те двести километров, которые оставались до миссии!
На другой день, с рассветом, плавание продолжилось. Время стояло грозовое; вдали гремел гром. Ветер был благоприятный, и Вальдес и Паршаль не хотели упустить его. Эти мужественные и честные люди сочувствовали горю своих пассажиров. Они любили юношу и были огорчены тем, что его болезнь усиливалась. Только один из гребцов обнаруживал полное равнодушие: это был испанец Жиро. Он постоянно наблюдал за обоими берегами. Стараясь не возбуждать подозрений, он чаще всего сидел на носу «Галлинетты», тогда как его товарищи лежали у мачты. Один или два раза Вальдес обратил на это внимание, и, конечно, Жак Хелло нашел бы поведение испанца подозрительным, если бы он имел время наблюдать за ним. Но его мысли были направлены совсем в другую сторону; целыми часами он сидел у дверей каюты Жанны, смотря на девушку, которая старалась хоть улыбкой поблагодарить его за заботы о ней.
В этот день она сказала ему:
— Жак, я хочу попросить вас исполнить одну мою просьбу…
— Говорите… говорите, Жанна! Я исполню все, что вы попросите.
— Может быть, я не буду иметь сил продолжать наши поиски. Когда мы будем в миссии, мне придется остаться там… Так вот, если мы узнаем, что сделалось с моим отцом… вы не откажетесь…
— …сделать все, чтобы найти его?.. Да, Жанна… моя дорогая Жанна… да!.. Я отправлюсь, я брошусь по следам полковника Кермора… я найду его… и возвращу его дочери…
— Спасибо, Жак, спасибо! — отвечала молодая девушка, голова которой вновь упала на подушку.
Падамо вливает в Ориноко большое количество воды через устье, которое шире самого Ориноко. Это тоже один из тех притоков, который мог бы поспорить с Гуавьярем и Атабапо!
Выше его течение было довольно быстрым, так как река протекает здесь между крутыми, поросшими густым лесом берегами. Пироги шли то под парусами, то на шестах.
Выше Рио-Окамо ширина реки уменьшалась до 50 метров.
К концу дня больной стало хуже вследствие очень сильного кризиса, и можно было ждать плохого конца, если Герману Патерну не удастся достать то средство, которое могло подействовать наверняка.
Как описать горе, которое царило среди пассажиров пирог! Сержант Мартьяль был в таком отчаянии, что можно было опасаться за его рассудок. Гребцы «Галлинетты» следили за ним, боясь, что в припадке отчаяния он бросится в реку.
Жак Хелло находился все время возле Жанны. Он давал ей небольшими глотками воду, чтобы утолить мучившую ее жажду, следил за каждым ее словом, мучился каждым ее вздохом. Неужели, думал он, ему не удастся спасти ту, которую он любил такой глубокой любовью, ради которой он готов был сто раз пожертвовать собственной жизнью?..
Ему пришла в голову мысль, что он должен был воспротивиться воле молодой девушки и отдать распоряжение вернуться в Сан-Фернандо. Выло бы безумием предположить, что при таких обстоятельствах можно будет добраться до истоков Ориноко.
Но даже если и удастся добраться туда, все же оттуда невозможно добраться до миссии Санта-Жуана… Если последняя не соединяется с рекой каким-либо «рио», придется идти пешком, через бесконечные леса, при ужасной жаре…
Однако, когда Жанна Кермор приходила в себя от забытья, когда лихорадка на время ослабевала, она спрашивала тревожным голосом:
— Жак, мы движемся все в том же направлении, не правда ли?
— Да, Жанна, да! — отвечал он.
— Я все время думаю о моем отце!.. Я видела во сне, что мы его нашли! И он благодарил вас за все, что вы сделали для меня… и для него…
Жак Хелло отворачивался, чтобы скрыть свое волнение. Да! Он волновался, этот энергичный человек, он готов был плакать от бессилия своего перед этой все усиливающейся болезнью, перед этой смертью, которая уже сторожила у изголовья любимой им девушки!
Вечером пироги остановились у Педра-Мапайи, откуда они ушли рано утром на следующий день, пользуясь то ветром, то шестами.
Так как вода была уже очень низкой, фальки рисковали несколько раз сесть на мель на песках.
В продолжение этого утомительного дня пироги прошли то место, где горы Морас подходят впервые к берегу реки.
После полудня с больной случился новый сильный кризис. Думали, что настал уже ее последний час. Отчаяние сержанта Мартьяля было так велико, что Герман Патерн должен был заставить его пересесть на шедшую в ста шагах сзади «Моришу», чтобы Жанна не слышала его криков. Хина не оказывала уже на больную никакого действия.
— Герман! Герман! — сказал тогда Жак Хелло, который увлек своего товарища на нос «Галлинетты». — Жанна скоро умрет…
— Не отчаивайся, Жак!
— Я говорю тебе, что она умрет!.. Если ее не убьет этот кризис, она не выдержит следующего…
Это было слишком очевидно, и Герман Патерн опустил голову.
— И ничего нельзя сделать, ничего! — вздыхал он.
Около трех часов пополудни прошел проливной дождь, который несколько освежил тяжелую грозовую атмосферу. Жаловаться на это не приходилось, так как благодаря дождю притоки левого и правого берега, весьма многочисленные в этой части реки, сильно поднимали уровень воды в Ориноко и тем облегчали движение пирог.
В четыре часа за изгибом реки слева показалась за покрытыми лесом скалами довольно высокая гора Янама. Еще дальше открывалось устье узкого Рио-Мавака.
Так как ветер совершенно упал, то Вальдес и Паршаль остановились на ночевку у маленького поселка, состоящего из нескольких хижин, в которых жило 5–6 семейств марикитаросов.
Первым спрыгнул на берег Жак Хелло, крикнув рулевому «Мориши»:
— Идите со мной, Паршаль!
Куда он шел?..
Он шел к кептэну поселка.
Чего он хотел?..
Он хотел просить его спасти от смерти больную…
Кептэн занимал довольно комфортабельную хижину, какими бывают вообще жилища марикитаросов. Это был индеец лет сорока, смышленый и услужливый. Он принял обоих посетителей с подчеркнутой любезностью.
По настоянию Жака Хелло Паршаль тотчас же задал ему вопрос о колорадито.
— Знал ли кептэн этот корень?.. Росло ли это растение в области Маваки?..
— Да, — ответил индеец, — мы часто употребляем его против лихорадок.
— И он излечивает их?..
— Всегда.
Эти переговоры происходили на туземном наречии, которого Жак Хелло не мог понять. Но когда Паршаль перевел ему ответы кептэна, то он воскликнул:
— Пусть этот индеец раздобудет нам немного этой коры! Я заплачу ему столько, сколько он захочет! Все, что я имею!
Кептэн достал из корзины несколько кусков древесной массы и передал их Паршалю.
Минуту спустя Жак Хелло и рулевой были на «Галлинетте».
— Герман… Герман!.. Колорадито!.. Колорадито!.. Это все, что мог сказать Жак Хелло.
— Хорошо, Жак! — ответил Герман Патерн. — Нового приступа лихорадки не было. Время еще не ушло. Мы спасем ее, мой друг, мы спасем ее!
В то время как Герман Патерн приготовлял микстуру, Жак Хелло успокаивал Жанну. Никогда лихорадка не могла устоять против колорадито! В этом отношении можно было поверить кептэну Маваки.
Бедная больная, у которой после этого припадка, поднявшего ее температуру до 40 o, расширились глаза, а щеки сделались восковыми, нашла в себе силы улыбнуться.
— Я уже чувствую себя лучше, — сказала она, — хотя ничего еще не принимала.
— Жанна, моя дорогая Жанна!.. — пробормотал Жак Хелло, становясь на колени.
Несколько минут было достаточно Герману Патерну, чтобы приготовить микстуру из коры колорадито, и Жак Хелло поднес чашку с лекарством к губам молодой девушки.
Выпив ее содержимое, она сказала: «Благодарю», и ее глаза опять закрылись.
Теперь нужно было оставить ее одну. Поэтому Герман Патерн увел Жака, который не хотел уходить. Оба они уселись на носу пироги, молчаливые и сосредоточенные.
Гребцы получили приказание отчаливать, чтобы на лодках не было слышно никакого шума. В случае, если бы Жанна заснула, ничто не должно было нарушать этого сна.
Сержант Мартьяль был предупрежден. Он знал, что достали корень против лихорадки и что микстура из этого корня была дана Жанне. Поэтому, оставив «Моришу», он спрыгнул на берег и подбежал к «Галлинетте».
Герман Патерн сделал ему знак остановиться.
Бедняга повиновался и с заплаканным лицом прислонился к скале.
По мнению Германа Патерна, если не случится нового припадка, значит, корень подействовал. Это должно было обнаружиться через два часа. Через два часа должны были узнать, есть ли надежда — может быть, даже уверенность — спасти молодую девушку.
В каком невыразимом волнении находились все! Прислушивались к каждому вздоху Жанны… не зовет ли она кого?.. Нет! Она не произносила ни слова.
Жак Хелло подошел к каюте.
Жанна спала совершенно спокойно.
— Она спасена!.. Спасена!.. — шептал он на ухо Герману Патерну.
— Я надеюсь… я верю… Да! Хорошая вещь это колорадито! Только на верхнем Ориноко редко попадаются фармацевты!
В ожидаемый срок припадок не повторился. Он не должен был больше повториться…
После полудня, когда Жанна проснулась, она могла — на этот раз не без основания — пробормотать Жаку Хелло, протягивая ему руку:
— Я чувствую себя лучше… Да!.. Я чувствую себя лучше!
Затем, когда сержант Мартьяль, который получил позволение вернуться на «Галлинетту», подошел к ней, она сказала, улыбаясь и вытирая рукой слезы старою солдата:
— Дело идет на поправку, дядюшка!
За ней следили всю ночь… Ей были даны новые приемы целительного корня. Сон ее был спокоен, и на другой день, когда она проснулась, никто уже не сомневался в ее выздоровлении. Какую радость почувствовали пассажиры и экипажи обеих пирог.
Нечего и говорить, что кептэн Маваки, несмотря на свой отказ, получил право выбирать из груза «Мориши» для своей семьи то, что ему нравилось. В общем, он оказался довольно скромным. Как плату за свое колорадито он получил несколько ножей, топорик, кусок материи, несколько зеркалец, бусы и с полдюжины сигар.
В момент отплытия заметили, что Жиро не было на борту «Галлинетты». Очевидно было, что он отсутствовал с предыдущего вечера.
На вопрос Жака Хелло, когда он вернулся, он ответил, что так как экипаж получил приказание высадиться на берег, то он спал в лесу. Пришлось удовольствоваться этим ответом, который не мог быть проверен и который к тому же был правдоподобным.
В течение четырех следующих дней пироги с трудом поднимались вверх по течению Ориноко. За сутки они делали не больше десяти километров. Впрочем, об этом мало беспокоились. Жанна быстро поправлялась, силы к ней возвращались благодаря питательным средствам, которые приготовлял ей с чрезвычайной заботливостью Герман Патерн. Жак Хелло не покидал ее, и в конце концов сержант Мартьяль нашел это вполне естественным.
— Так и должно быть! — повторял он себе. — Но, черт возьми, что скажет полковник!..
На другой же день выздоравливающая могла выйти между 12 и 2 часами дня из каюты. Накрытая легким одеялом, она лежала на мягкой травяной подстилке на корме пироги и вдыхала свежий и живительный воздух равнин.
Ширина реки не превосходила 30 метров. Большей частью приходилось идти при помощи шестов или бечевы. Несколько раз встречались маленькие пороги, вода на которых была так низка и переправа через которые оказалась настолько затруднительной, что зашла речь о разгрузке пирог.
К счастью, удалось избежать этой большой задержки. Вылезши из лодок, гребцы настолько облегчили пироги, что они и без разгрузки перешли через пороги. Таким путем прошли пороги Манавиче и Ямараквин у подножия горы Бокон, которая поднимается над рекой на 800 метров.
Каждый вечер Жак Хелло и сержант Мартьяль отправлялись в прибрежные леса охотиться и приносили полные ягдташи дичи. В этих провинциях Венесуэлы вопрос о пропитании разрешался очень просто, особенно для любителей дичи, которая здесь превосходна, и рыбы, которая водилась в реке в изобилии.
Здоровье Жанны теперь поправилось. Со времени приема колорадито она ни разу не почувствовала ни малейшего приступа лихорадки. Опасаться рецидива болезни, по-видимому, не было оснований; оставалось ждать, пока природа и молодость не справятся окончательно с последствиями недуга.
Днем 25 октября справа показалась горная цепь, отмеченная на карте как горы Гуанайос.
Двадцать шестого октября пироги с большим трудом и невероятными усилиями перевалили через порог Маркес.
Несколько раз Жак Хелло, Вальдес и Паршаль имели случай предположить, что правый берег совсем не так пустынен, каким он казался. Довольно часто между деревьями по берегу мелькали человеческие фигуры. Если это были, как можно было предполагать, гуахарибосы, то опасаться было нечего, так как это племя безобидное.
Время, когда люди Шаффаньона, в дни его путешествия, должны были ежечасно опасаться нападения этих туземцев, прошло.
Жак Хелло и Мартьяль тщетно, однако, пытались подойти ближе к этим людям, которых, как им казалось, они видели у опушки леса. При приближении к ним охотников они немедленно скрывались.
Само собой разумеется, что, если эти индейцы были не гуахарибосы, а квивасы, и притом квивасы из шайки Альфаниза, их присутствие на берегу грозило серьезной опасностью. Поэтому Паршаль и Вальдес внимательно следили за берегами и не позволяли больше гребцам спускаться на берег. Что касается Жиро, то в его поведении не замечалось ничего подозрительного, и он ни разу не выразил желания сойти на берег. Впрочем, через 7 или 8 переходов пироги все равно должны были остановиться вследствие мелководья Ориноко, которое превращается здесь в узенький ручей, вытекающий со склонов Паримы и превращающийся в большую водную артерию Южной Америки лишь после того, как получает воду от 300 притоков.
Тогда надо было бы оставить пироги и идти до Санта-Жуаны пешком через дремучие леса правого берега. Правда, это была уже конечная цель, и можно было надеяться достигнуть ее в несколько переходов.
В этот день, 27 октября, и в следующий плавание оказалось одним из самых трудных со дня отправления из Кайкары. Чтобы пройти порог Гуахарибосов, потребовались все усердие и вся ловкость рулевых.
Порог этот — тот пункт, которого в 1760 году достиг Диаз Фуэнт, первый исследователь Ориноко. Это обстоятельство вызвало со стороны Германа Патерна следующее верное замечание:
— Если индейцы этого племени неопасны, то нельзя сказать того же о порогах, носящих их имя…
— Будет чудо, если мы пройдем их без аварий! — ответил Вальдес.
Действительно, было почти чудом, что пироги выбрались из этих порогов лишь с легкими пробоинами, которые можно было заделать в пути.
Представьте себе лестницу, ступенями которой являются водные резервуары, следующие одни за другими на расстоянии 10–12 километров. Это расположение напоминало отчасти расположение шлюзов на канале Гота в Швеции. Только канал этот, ведущий из Стокгольма в Гетеборг, снабжен шлюзами, которые облегчают движение судов. Здесь же шлюзов не было, и приходилось тащить пироги по каменистому, совершенно сухому дну.
Все гребцы должны были принять участие в этой работе, таща бечеву, привязанную то к дереву, то к скале. Несомненно, если бы засуха наступила несколько раньше, пироги должны были бы окончательно остановиться на этих порогах.
Это было до такой степени верно, что Шаффаньон действительно должен был в этом месте покинуть свою пирогу и окончить экспедицию к истокам Ориноко на маленькой лодочке.
С раннего утра двинулись в путь снова. Ширина реки была уже не больше 15–20 метров. Пришлось перебираться еще через несколько порогов у подножия Сьерра-Гуахарибы — между прочим, порог Французов, — и не раз на мелководье надо было тащить пироги руками, так что они оставляли глубокие борозды на песке.
Наконец, вечером Паршаль и Вальдес остановились на ночевку у правого берега.
Напротив, на другом берегу, поднималась темная масса какого-то пика. Это был, очевидно, пик Монуар, названный так французским путешественником в честь генерального секретаря Географического общества.
Вследствие всеобщей крайней усталости ожидать бдительности ночной охраны было трудно. И действительно, после ужина единственной мыслью каждого было поскорее отдохнуть. Пассажиры и гребцы заснули глубоким сном.
Однако в течение ночи никакого нападения не произошло ни со стороны индейцев, ни со стороны квивасов Альфаниза.
Проснувшись на рассвете, оба рулевых издали крик удивления.
Вода спала за ночь на пятьдесят сантиметров. Пироги стояли на песке. Только желтоватые ручейки текли по руслу Ориноко.
Итак, плавание было прервано на все время засухи!
Когда экипажи собрались утром на носу пирог, оказалось, что одного гребца не хватает.
Жиро исчез, и на этот раз он уже не должен был вернуться… | 
